На яхте по островам

Трудно сопротивляться очарованию Греции — ее прозрачным водам, античным руинам и добрым бородачам, будто сошедшим со страниц эллинского эпоса. Но как страна с такими удивительными задатками — мягким климатом, трудолюбивыми гражданами и богатейшим историко-архитектурным наследием — стала банкротом?

Если из грече­ской мифологии, полной обидчивых богов и заносчивых героев, можно извлечь урок, то лишь такой: в жизни важно иметь могущественных покровителей. Поэтому, когда в 1981 году Европейское экономиче­ское сообщество приняло Грецию в свой состав и стало раздавать ее городам привет­ственные бонусы на покраску фасадов и реставрацию монастырей, страна вздохнула с облегчением: теперь можно и пожить. Быстрая туристическая драхма вытеснила драхму длинную сельскохозяйственную, коз перестали доить, а оливки жать. Ведь Евросоюз требует от новообращенных многих жертв из числа локальных видов сыра и эндемичных сортов овощей.

На островах, из которых страна состоит на 20 процентов, жизнь, как дождевая вода, постепенно стекала с камени­стых вершин к кромке моря — туда английские пенсионеры, плесневеющие от своих туманов, приезжают тратить отпуск­ной бюджет. Домики первой линии были раскрашены в жизнерадостные цвета именно для их глаз, зонты с шезлонгами в затерянных бухтах установлены для их тел, удобные причалы устроены для их яхт. Оказавшись под крылом могущественного геополитического организма, Греция легко вжилась в предлагаемые образы «колыбели европейской цивилизации» и «всесоюзной здравницы».

Но античные боги непо­стоянны в симпатиях. Золотой дождь сменился перьями стимфалийских птиц. Уже шесть лет Греция находится на грани дефолта, а летом 2015-го чуть было ее не перешла. Только многомиллиардная финансовая помощь Евросоюза спасла ее от распродажи в пользу кредиторов. Сейчас главная забота страны — слезть с дотационной иглы и начать делать деньги, а не только их принимать. Что, конечно, плохо соотносится с ее глубоко патриархальной женской сущно­стью.

Остров Халки

Чтобы не столкнуться с социальными несуразностями — а в жизни страны-банкрота их немало, — надо отдать предпочтение путешествию на яхте. Она будет фланировать между островами, едва касаясь их глянцевым боком — никак не дольше, чем на время экскурсии и обеда. А обед в грече­ском порту с его сушеными осьминогами, болтающимися на веревке, словно свежевыстиранное белье, не может разочаровать. Как и экскурсия: на каждом островке есть если не святилище Асклепия и не замок рыцарей-госпитальеров, то как минимум окаменевшая нимфа, не пожелавшая отдаться престарелому богу-сластолюбцу. А едва современность начнет слишком навязчиво лезть в объектив, яхта увезет путешественников смотреть закат. Закаты в Эгейском море — ценность, не знающая дефолта с самой зари истории. Мы отплываем с Родоса на Халки в счастливом умиротворении: в Греции по-прежнему все есть.

Гористые склоны Халки изрыты «воронками»: крестьяне прежних времен межевали свои сады и пастбища изгородями из булыжников. За полвека запустения эти полутораметровые заборы потеряли в высоте и четкости линий и теперь с панорамных утесов похожи то ли на рисунки ино­планетян, то ли на окружности огромных, только что лопнувших мыльных пузырей.

Мэр острова Михаэль Патрос еще помнит времена, когда сады издалека смотрелись как толстые пучки плодовых деревьев, перетянутые резинками заборов. Тогда на острове работало три парикмахера, в семьях было по семеро детей, ослики лущили пшеницу в «алони» — манежах с каменистым дном, а миндаля было так много, что из него отжимали молочко для прохладительного напитка «сумада». Рассказы греков часто начинаются с подобных сказочных зачинов. Уточнишь хронологию — и окажется, что золотой век закончился со­всем недавно, в начале 1980-х. Правда, тут же выяснится, что денег в «золотом веке» почти не было, как и пресной воды на большинстве островов, а торговля часто сводилась к натуральному обмену. Узнав это, легко извиняешь греков, которые так безоглядно нырнули в предложенный капитализм, что теперь никак не могут выплыть.

«Я буду знать, что прожил политическую жизнь не напрасно, если на пенсии смогу есть местные, халкин­ские помидоры», — говорит мэр Патрос. Для исполнения этой мечты он два года назад установил водоопреснительную станцию, сделав свой остров независимым от ежедневного парома с Родоса. А год назад существенно снизил стоимость очищенной непитьевой воды, «чтобы они начали хоть что-то поливать».

Но молодежь не спешит возвращаться в «алони». Сельское хозяйство на островах давно превратилось в зимнее хобби работников турсектора. Как и­ положено хобби, оно не приносит денег, а съедает их.

Из Палио-Хорио, или Старой Деревни, последний житель ушел еще в 1963-м. Тогда как побережье уже жило во второй половине ХХ века, в горных поселках не было электриче­ства и туалет представлял собой дыру в земле. Сегодня заброшенные дома почти слились с ландшафтом, на их рукотворную природу лишь кое-где указывает вызывающе прямой угол оконного проема. Таких деревень-призраков множе­ство на островах Додеканеса, и странно смотрится не само их запустение — оно, в общем-то, вполне живописно, а то, что посреди мертвых поселений торчат церкви со свежайшей побелкой на стенах и едва просохшим кобальтом или краплаком на куполах.

Церковь в Греции не отделена от государства, и на реставрацию общественных зданий деньги выделяются из муниципального бюджета. По острову Халки площадью 30 квадратных километров рассыпано около 160 микрочасовен. Сюда путник может зайти и помолиться в тенечке — ключ торчит прямо в двери. К счастью, только одна из церквушек достаточно велика, чтобы иметь служителя на постоянной основе. К счастью, потому что попы получают зарплату из госбюджета, расходы которого греческое правительство так отчаянно пытается сократить. По данным газеты «Гардиан» жалованье почти десяти тысяч священнослужителей обходится грекам (а­ сегодня — всем евросоюзным налогоплательщикам) в 220 миллионов евро в год.

Критике, особенно со стороны иностранцев, эта практика не подлежит: с одной стороны, правительство не хочет ссориться с теми, кто имеет непосредственное влияние на души электората, с другой, церковь умело манипулирует волшебным словом «наследие». Оно помогает Греции размораживать очередные транши кредита в Центральном Европей­ском банке.

…За богохульные мысли мне было послано наказание: во время вечернего купания в прозрачных водах халкин­ской бухты я наступила на мор­ского ежа. Он оставил в большом пальце моей левой ступни пять иголок. Пока серьезный капитан безуспешно пытался вытащить их пинцетом, веселый шкипер рассказывал, что мясо морских ежей превращает обычные макароны в дорого­стоящий деликатес. «Наловим завтра!» — пообещал он.

Остров Тилос

С лодочки, которая заруливает в порт Тилоса в час позд­него завтрака, доносятся методичные шлепки, не оставляющие сомнений по поводу того, что там происходит. Шкипер объяснил нам: чтобы убить осьминога, надо сорок раз ударить его башкой о палубу. Так из него уйдет лишняя влага, но мясо останется мягким.

Мы и другие туристы, кофейничающие в этот нежаркий час у себя на палубах, прислушиваемся к шлепкам со смесью любопытства и ужаса. Что, прямо сорок раз?! Трудно представить греческую трапезу без осьминожьего салата, но в меню следующих дней были внесены коррективы.

На острове Тилос две достопримечательности. Первая — монастырь Святого Пантелеймона. В нем есть источник, вода которого лечит от безбрачия в шестимесячный срок. Вторая — карликовый мамонт. В 1971-м архео­логи нашли здесь останки слоноподобных животных: взрослые особи по полтора метра в холке, а детеныши размером с эрдельтерьера. Пока в построенный у раскопа музей не провели электричество, находки выставлены на первом этаже мэрии. Служитель радо­стно открывает желающим эту маленькую экспозицию, если, конечно, оказывается на месте.

С монастырем Святого Пантелеймона еще сложнее: туда надо около часа идти пешком по пыльному серпантину. Мотивация североевропейских пенсионеров, взбирающихся в гору на пределе возможностей, не до конца понятна: во-первых, они давно и счастливо женаты, во-вторых, отец Эммануил говорит только по-гречески и не может давать иностранцам утешительные советы. Чудотворных икон монастырь не имеет, главные его прелести — парк и панорама. Которые, конечно, грех эксплуатировать.

Три бывшие монашеские кельи хоть и стоят с застеленными кроватями, но страждущим не сдаются — лишь иногда, в виде исключения, батюшка разрешает какому-нибудь пилигриму остаться на ночь. Пустуют пластиковые столики на террасе, где можно было бы попивать отвар горных трав, любуясь видом: Эгейское море поверх пихт… Столики нужны лишь раз в год — 25–27 июля на праздник святого Пантелеймона, когда всех пришедших бесплатно кормят бараниной в томатном соусе. В остальное время церковь, существующая на бюджетные деньги и пожерт­вования, избавлена от забот по самообеспечению.

Но для того чтобы остров нашел свое место в массовом сознании, мамонтов и монастыря было недостаточно. В 2008 году здешний мэр Тасос Алиферис поженил две первые в Греции гей-пары, пойдя на лобовой конфликт с министром юстиции. Прецедент живительно сказался на турпотоке и несколько изменил его состав: паромы стали завозить не только чистых духом любителей пеших восхождений, но и хипстер­ского вида парочки, вполне себе испорченные обществом потребления.

Это можно было бы рассматривать как подарок богов, но Тилос, в отличие от многих греческих островов, не желает заигрывать с туристами. Он избрал себе имидж проводника передовых европейских идей: отдал часть пляжа нуди­стам, получил 14 миллионов евро на строительство ветряков и солнечных батарей, завел котлован для сбора дождевой воды и избрал новым мэром женщину. Евросоюз всерьез намеревается сделать из него первый остров Средиземноморья, который будет не только полностью обеспечивать себя энергией из возобновляемых источников, но и делиться ею с соседями. По­этому никаких сувенирных мамонтят, валянных из войлока местными бабушками, вы здесь не найдете. Овец на островах пока стригут больше из сострадания — чтобы им летом не жарко было. А если шерсти так мало, что не имеет смысла отправлять в Афины на переработку — что нерентабельно, ее зарывают прямо в землю.

Прогулявшись по острову с такими похвальными экологическими принципами, мы планируем совершить небольшое преступление против экосистемы: наловить морских ежей к ужину. Они, в отличие от осьминогов, выглядят недружелюбно. Их не жалко.

Мы ищем бухту достаточной степени уединенности, чтобы люди, ныряющие с вилками, не вызвали подозрений. Тем временем сгущаются сумерки. Тени от гор перекрещиваются. Валуны на берегу сначала начинают казаться морскими котиками («Они здесь целыми стаями залегают, главное — смотрите в оба!»), а потом — античными чудовищами. Под яхтой 20 метров глубины, над яхтой кружат какие-то птицы с очевидно хищными намерениями — возможно даже, что орлы Бонелли. На Тилосе гнездятся пять особей этой редчайшей породы.

В старой столице Тилоса, Микро-Хорио, всего три живых на вид здания: две церкви (их на острове 250) и ночной клуб. Все остальное — желтоватые развалины, на которых баллончиком написаны имена и телефоны владельцев, на случай если какой-нибудь отчаянный предприниматель решит прикупить для эксплуатации кусочек панорамы. Последняя жительница Микро-Хорио умерла в 1974 году, до кончины она девять лет жила в компании одних только одичавших коз.

Полы густо усыпаны шариками их помета, среди них иногда попадаются презервативы. Ведь ночью город-призрак оживает: микроавтобус раз в полчаса доставляет в бар клиентов из порта Ливадии. Подсвеченные постройки просыпаются и вздрагивают в такт музыке из динамиков, в развалинах совокупляются парочки, и за всем этим наблюдает огромное, усыпанное звездами небо.

Новую, фантасмагориче­скую жизнь городку обеспечили брат предыдущего мэра Джордж Алиферис и Яннис Милиос, ресторатор и отельер. Подобно тому, как их бар выделяется на фоне руин и церквей, так и они стоят особняком среди своих соотечественников, предпочитающих искать счастья за рубежом. Когда думаешь об этом подольше, то вспоминаешь, что новый мэр Мария Камма-Алифери — невестка бывшего мэра. И догадываешься, что у семьи островного главы заключен молчаливый пакт с уехавшими на заработки: она поставлена в их отсутствие охранять жизнь женщин, детей и пенсионеров. Так повелось со времен аргонавтов, которые годами бороздили моря в поисках золотого руна. Летом, когда все здешние взрослые приезжают в отпуск, население Тилоса, как и других островов Додеканеса, утраивается.

Остров Нисирос

Про особое отношение греков к родине очень понятно рассказывает Майк Захариадис, уроженец соседнего острова Нисирос: «Когда мы едем на заработки за границу, нет народа трудолюбивей. Но в Греции заставить нас работать невозможно. Ведь дом существует не для борьбы, а для заслуженного отдыха».

Он знает, о чем говорит: 30 лет из шестидесяти прослужил автомехаником в Нью-Йорке. «Многие из наших вкалывают за границей до пенсии, зато и возвращаются домой королями. Я же пообещал отцу, что вернусь до конца века. Он умер в 1995-м, а 17 июля 1999-го я выполнил обещание, — гордо рассказывает Майк. — Семь лет ничего не делал, просто наслаждался жизнью, накоплений хватало. А потом дозрел открыть прокат машин. И до сих пор наслаждаюсь каждой минутой».

Если все-таки выудить из Майка точные даты, то выяснится, что за семь лет ничегонеделанья он успел побыть мэром родной деревушки Никия и в этом качестве отслеживать сбор средств для строитель­ства симпатичной церкви Пророка Ильи на утесе. Проект с подъезд­ной дорогой и иллюминацией обошелся

в 430 тысяч евро, из которых 250 — частные пожертвования. Откуда средства? «Многие уроженцы острова и особенно Никии прекрасно устроились в Сиднее и Нью-Йорке. Сюда они каждый год приезжают на летние каникулы и хотят, чтобы здесь было красиво», — объясняет Майк.

Деревушка и правда насквозь пропитана гедонизмом. На месте школы, где учился Майк, сегодня открыт вулканологический музей. Ведь главная достопримечательность острова — кратер спящего вулкана Стефанос — разверзается прямо за ее северной стеной. Перед музеем — просторная парковка для автобусов: они привозят группы с соседнего Коса на однодневный тур. Обойдя за четверть часа музей, церковь и панорамную площадку, гости послушно усаживаются за столики и заказывают греческий кофе. Перед броском в Мандраки, столицу острова.

Несмотря на разметку парковки, запрет мопедам ездить по деревне в туристиче­ский сезон и отстроенную церковь, Захариадиса не выбрали на второй срок. «Я оказался для них слишком капитали­стом», — притворно сетует он. Все равно в 2008 году мэров деревень упразднили в рамках сокращения госбюджета, и теперь у всего острова один глава. Я предлагаю Майку помечтать, что бы он сделал, оказавшись на этой должности. «Усилил бы гидросамолетное сообщение с Косом. Ведь у нас нет полноценной больницы. Много молодых матерей и младенцев погибло из-за этого».

Я заставляю себя проглотить очередной дерзкий вопрос про то, целесообразно ли жертвовать на церковь, а не на медпункт. Греческая конституция написана «во имя Святой, Единосущной и Нераздельной Троицы», это я уже знаю. А вот фигурирует ли там бесплатное здравоохранение, еще надо выяснить.

В отличие от соседних островов Нисирос выглядит зеленым и оживленным. В Мандраки много баров и сувенирных лавок с фигурками греческих богов. Здесь весело кричат дети, и кошки выглядят вполне откормленными. Остров изнутри согревает мерное дыхание спящего вулкана. Его можно почувствовать

в подвалах домов, а также в специальных нишах на склонах гор — «натуральных саунах». Пемзистая почва обильно запасает влагу, и оттого в этой земле растет все что ни во­ткни, особенно оливы и каменные дубы. А главное, перемешиваясь с сернистыми выхлопами кальдеры и запахом базилика, здесь витает дух предпринимательства. Мой натренированный глаз радуют не столько кинематографические виды вулкана, сложенного из слоев разноцветного лавового песка, сколько кафе на его кромке с бутылочками сумады и безвкусные подобия сувениров, выложенные рядом с конфетами.

На въезде в Мандраки висит табличка, доказывающая, что капитализм здесь не декоративный, а вполне себе жизнеспособный: «Турист! Будь бдителен! Не позволяй малознакомым людям использовать кратковременную симпатию, чтобы украсть у тебя свободу выбора. Присмотрись — и ты заметишь, что покупатели толкутся в трех-четырех магазинах, тогда как остальные стоят пустые».

Нам не хочется уезжать с зеленого находчивого Нисироса. Говорят, на его северном побережье остались неосмотренными винтажные термы с бассейном, подогретым вулканическим жаром, а на восточном — пляж с черным песком. И море вносит желанные изменения в наш график: вечером оно дыбится и пенится на шесть-семь баллов! Шкипер перестал шутить и сел за второй руль, а на капитана страшно смотреть. Его лицо посерело, сделалось одним сплошным сгустком морщин. Когда он отворачивал нос яхты от очередной волны, разозленное море хлестало его наотмашь холодными пятернями. После часа борьбы со стихией мы, мокрые и взбудораженные несостоявшимся корабле­крушением, вернулись в порт. И поскольку единственное такси на острове уже закончило работу, до Мандраки и обратно местные нас подвозили против всех правил капитализма — за улыбку.

Остров Лерос

Шторм вынудил нас переждать ночь на Нисиросе. Теперь целый долгий день, предназначенный для купаний и прогулок, мы используем с чисто транспортной целью: яхта идет на остров Лерос. Море приходит в себя после ночной истерики: его еще потрясывает, но всего бофортов на пять. За шесть часов качки каждый нашел свой метод борьбы с морской болезнью. В ход идут жвачки, песни, леденцы, бумажные пакеты. А можно просто распластаться в каюте.

Когда Джордж Паллас, техасец греческих корней, перебрался из Штатов в унаследованное родовое гнездо на Леросе, к нему пришел сосед с корзинками домашних сладостей. «О, совсем как у нас в Америке!» — радостно подумал Джордж, принимая welcome gifts. Но тут сосед совершенно не по-американски уселся за хозяйский стол и сказал: «Купи двух коз!»

Специалист по морскому праву, мистер Паллас оставил техасскую юриспруденцию из медицинских соображений: непереносимый уровень стресса. «Мне даже пришлось защищать интересы двух крупных русских компаний», — говорит он и делает бровями такое движение, что сразу понятно: именно эти клиенты

и привели его на грань нервного срыва. То есть не то чтобы Джордж был против традиционного животноводства, но именно в тот момент его занимали другие проблемы, прежде всего две: поиск своей греческой идентичности и оформление права собственности в медлительной леросской администрации.

Сосед вздохнул и пояснил: «Да тебе и не надо ими заниматься, главное — поставить татуировки на ушах. А при регистрации в муниципалитете говоришь, что их у тебя не две, а двести. Евросоюз платит за содержание каждой по 40 евро в год!»

Тут Джордж подумал, что какую-то важную часть грече­ского культурного кода так и не смог унаследовать, несмотря на старания матери. Он по­пробовал выяснить границы своей оторванности: «Но ведь когда-нибудь придет проверяющий и спросит, где остальные 198». «Дашь ему сто евро, он напишет, что видел двести. Он ведь такой же грек, как мы с тобой», — воскликнул сосед, запнувшись, правда, на слове «тобой».

Честный Джордж не стал играть на комплексе вины Евросоюза перед греческими аграриями. Он интересуется виной в другом аспекте: в качестве куратора местного Церковного музея артистично проповедует посетителям «истинное христианство», очищенное им самим от позднейших мизогинных трактовок и ошибок переводчиков.

Лерос — не самое очевидное место для тех, кто хочет «прильнуть к истокам». В его запутанной биографии только последнего века фигурируют три оккупации: итальянская, немецкая и британская. Каждая меняла местный фэншуй самым драматическим образом. Итальянцы построили военную базу и деревню для командного состава в пугающем стиле архитектурного рационализма. Немцы перерыли горы тоннелями и забили пещеры боеприпасами. Трехлетнее владычество англичан обозначилось обширным кладбищем и прочими мемориалами. Смена оккупантов сопровождалась разрушительными бомбардировками, которые, как водится, из построек щадили самые неприглядные.

Получив остров в 1948 году, греки не так чтобы принялись улучшать подпорченный гений места. В 1957-м они построили здесь психиатрическую лечебницу, а в период военной диктатуры 1967–1974 годов превратили итальянские казармы в концентрационные лагеря для политзаключенных. Психиатрическая лечебница стала центром скандала о плохом обращении с пациентами в конце 1980-х и с тех пор стоит покинутая. Вишенка на торте — открытие в 2005 году Музея войны в одном из подземных ходов. Здесь можно сполна насладиться артефактами времен Второй мировой, фотографиями потопленных греческих кораблей и членов их экипажей.

Все искусство острова пропитано идеей несвободы. Архитектура деревни Лакки — ар деко, который держали в концентрационном лагере так долго, что от него остались только паспортные данные: круглые окна, орнаменты на стенах и обтекаемые углы. Но ни о какой гармонии образа, ни о каком art и тем более déco говорить не приходится. В окрестностях городка Парфени есть церковь Матроны, расписанная диссидентами хунты, — редчайший, если не единственный в мире образчик «наивной иконописи». На горе Диапори над поселением Ксирокампос затерялась казарма с граффити в стиле Брейгеля и Эрже — их нарисовали пережидавшие бомбардировки итальянские солдаты. Еще пять лет назад туда ходил автобус, о чем свидетель­ствуют развалины блочной остановки. Но теперь дорогу надо искать самостоятельно, тыкаясь в двери заброшенных пастушьих хижин и полуразрушенных блиндажей. И только звон козьих бубенцов будет разгонять тяжелую тишину. У мэра сегодня иные заботы.

В 2015-м в Лепиде решено было построить лагерь для беженцев. Белые кубики без окон ровными рядами стоят на площади перед ветшающим, но до сих пор внушительным зданием психиатрической лечебницы. За железной сеткой — бытовки тех, кто уже получил документы. От металлических кубов, где обитают «неидентифицированные», они отличаются наличием двухскатной крыши и окон. Их жильцы, мужчины в от шести до шестидесяти лет, целыми компаниями выходят на вечерний променад в Лакки и молча созерцают курортную жизнь. Они идеально вписались в леросский пейзаж, познавший столько иноверцев, желавших обладать его самой глубоководной в Средиземноморье мариной.

Остров Калимнос

Как это бывает у соседей, жители островов рассказывают друг про друга анекдоты. Жители Халки любвеобильны, жители Сими ленивы, жители Родоса продадут родную мать за коммент на «ТрипЭдвайзере». А жители Калимноса... работают. Это звучит настолько тревожно, что наша нанятая туристическим офисом яхта старательно его обходит. Тем более что официальная статистика настаивает: здесь, наоборот, огромный процент безработных.

Получить столь пугающую статистику нетрудно: здешнее население — 15 тысяч человек, против полутора тысяч на каком-нибудь другом острове Додеканеса. Тем не менее соседи сходятся во мнении, что жители Калимноса с малолет­ства приучены к работе и обладают безусловными лидер­скими качествами. Это ярко проявляется в зарубежных анклавах. А все потому, что им чужда каникулярная мораль: мол, у нас есть время

и солнце, остальное само вырастет. На протяжении веков калимностяне ныряли в мор­ские пучины, прижимая к груди камень для быстрого погружения, и всплывали нагруженные морскими губками — главным предметом торговли архипелага Додеканес.

Этот засушливый остров, климат которого выносят только душица, шалфей и можжевельник, не может похвастать ни естественной грацией Нисироса, ни курортным шармом Халки, ни мрачной, но притягательной историей Лероса. Каждый приезд сюда иностранца — результат умного маркетинга.

Не случайно именно на Калимносе нашли решение главной греческой головоломки: как привлечь туристов зимой. Когда популяция губок вокруг острова пошла на убыль, вчерашние ловцы просушили сети и сплели из них тросы для скалолазания. За десять лет остров с его отвесными прибрежными скалами стал обязательной остановкой для любителей альпинизма со всего мира. Если кто и жалеет об утраченной самобытности островитян, то лишь чувствительные французские туристы. Сами калимностяне с содроганием вспоминают времена ловцов морских губок, многие из которых так никогда и не вынырнули из моря.

Наша яхта идет в сторону острова Кос, финальной точки маршрута, под незамысловатые мелодии рембетики — старинного грече­ского шансона. Шкипер щиплет багламу — недогитару-недобалалайку с чрезвычайно грустным тембром, и голосом берет верхние ноты. Мы не понимаем слов, но знаем, что в общих чертах там поется про черные очи, тюрьму и гашиш. Тексты написаны на почти утраченном блатном арго 1930-х, так что и современные греки слушают их с полезным отстранением от смысла.

Греция с нетерпением ждет своих новых героев. Тех, кто найдет в себе силы относиться к ней не как к престарелой матери, а как к красивой женщине, жаждущей эмансипации. А пока предприимчивость не слишком успешно пытается прописаться в ДНК островитян, на Додеканес едут те, кто называет себя гордым словом «путешественники» в противовес пошлому «туристы». Ведь здесь можно с риском для жизни вскарабкаться на неогороженную, заросшую бурьяном стену античной цитадели или напроситься на ночлег в келью монастыря, кормить непуганых павлинов на пляже и совершенно бесплатно париться вулканьим жаром в пещере, найти в горах заброшенную казарму с настенными росписями и спросить дорогу у един­ственного за многие часы прохожего — мрачного человека с удочкой… нет, оказывается, с ружьем. Это открыт сезон охоты на кроликов.